Современная поэзия

[qwe72rty]

Не понимаю, что со мной.
Ни в прошлом нет, ни в настоящем
Меня… Лишь августовский зной
Всплывает маревом щемящим.

Мне горько думать, что и ты,
Вот так же отвернувшись где-то
К стене, в ладонях пустоты
Ночами прячешься от света.

А может, ошибаюсь я
И от того больнее даже,
Что нежность хрупкая твоя
На губы мне уже не ляжет.

Ну что ж, будь счастлива с другим,
А я… Ты обо мне не думай.
Развеет дней остывших дым
Ветрами осени угрюмой.

Сойдут, как снег и спесь, и прыть,
Слова останутся словами…
И будет каждый дальше плыть
Чужими сердцу берегами...

[Lizeta]

ЕЩЕ И ОСЕНЬЮ

Весной пахучею, как ладан и ваниль,
зимой, сжимающей запястье,
в страду июльскую, глотая соль и пыль,
или в прозрачное ненастье
– еще и осенью я буду вспоминать,
жалея клен и облепиху»
вдыхавшую хмелек в латинскую тетрадь,
ту – с низким голосом – подругу соловьиху.

Юрий Кублановский

[Lizeta]

ЛЮБОВЬ НЕ УХОДИТ

Любовь не уходит.
Она уезжает на велосипеде.
Уже не видно ни сияющих глаз,
Ни розовых коленок,
Но еще можно разглядеть
Быстро удаляющийся силуэт,
Размытую линию колеса
И отраженное солнце,
Изредка вспыхивающее
На кончиках спиц.

МИХАИЛ КРЕПС

[Исида]

***

подкараулить тебя, когда ты будешь раздетым,
теплым, молочным, родным, настоящим,
бросить в огонь твою лягушечью кожу,
эту жалкую, холодную, пупырчатую гадость,
ты же вырвешься из рук обезумевшей птицей,
закричишь и забьешься, в свинцовую мглу канешь,
и искать мне тебя в тысячу клятом царстве,
в бесконечном кащеевом сне, в ледяном аде,
стесать о камни тысячу пар чугунных ботинок,
сносить тысячу жестяных плащей, продираясь сквозь чащу,
изрезать тысячу рук, тысячу глаз исплакать,
держась на своих молитвах, твоих проклятьях,
тысячу раз погибнуть, воскреснуть, дойти, добраться,
всех истребить упырей, испепелить нечисть,
вызволить тебя из промозглого твоего колодца,
поднять тебя, забрать, родного, больного, живого…


тысячу лет потом дышать на твое сердце,
тысячу лет пробиваться к тебе сквозь наросшую кожу,
тысячу лет вымаливать у тебя прощенья

Стелла Моротская

[Княжна Мэри]

...Сожигает прошлое, настоящее,
В нашем случае - будущее.
Убивает друзей и подруг,
Делая их смешными, неважными,
Невыносимыми. Распредмечивает. Отрезает. Уничтожает.
Навсегда оставляет за твердой алмазной прозрачной стеной.
И никто не сумеет пройти
Сквозь катящийся огненный шар.

Вот, весь мир я отдам
За твою любовь.
Все его возможности, все страны и города:
Прагу, Париж. Все музеи, театры. Оперу. Невыносимый блеск.
Всех других любовников, всех людей.
За твою любовь: от кончиков пальцев
До кончиков волос, до разбитых губ.
Все страшнее бумага, слова, черно-белая речь.
Все яснее судьба.
Как я вижу тебя беззащитным - затылок, спина,
Эта стрижка и эта смешная походка твоя,
Независимый, жалкий, бесчеловечный, бесчестный, как я.

Ничего не возьму я с собой.
Ничего не останется здесь.

[Lizeta]

СТИХИ О ДЕТСТВЕ И РОМАНТИКЕ

Гуляли, целовались, жили-были...
А между тем, гнусавя и рыча,
Шли в ночь закрытые автомобили
И дворников будили по ночам.
Давил на кнопку, не стесняясь, палец,
И вдруг по нервам прыгала волна...
Звонок урчал... И дети просыпались ,
И вскрикивали женщины со сна.
А город спал. И наплевать влюбленным
На яркий свет автомобильных фар.
Пока цветут акации и клены,
Роняя аромат на тротуар.
Я о себе рассказывать не стану -
У всех поэтов ведь судьба одна...
Меня везде считали хулиганом,
Хоть я за жизнь не выбил и окна...
А южный ветер навевает смелость.
Я шел, бродил и не писал дневник,
А в голове крутилось и вертелось
От множества революционных книг.
И я готов был встать за это грудью,
И я поверить не умел никак,
Когда насквозь неискренние люди
Нам говорили речи о врагах...
Романтика, растоптанная ими,
Знамена запыленные — кругом...
И я бродил в акациях, как в дыме.
И мне тогда хотелось быть врагом.

Наум Коржавин

[Selena513]

и, когда не отпускает и не проходит -
кажется, не пережить очередную зиму, -
она пишет ему что-то вроде
"я купила себе фиолетовые колготки!", что в переводе
значит - "проверка связи.
скучаю невыносимо".

он ей отвечает -
"к ним нужен оранжевый лёгкий плащ!",
что значит - "заходи под вечер, в любое время.
чем тебя снова ранило?
кто теперь твой палач?
хочешь - рассказывай, хочешь - плачь;
к чаю есть малиновое варенье".

[Selena513]

Добрый Вечер,
мне так странно,
то, что ты пришел в мой дом -
неприкаянный, желанный,
сероглазый и шальной.
Я забыла, все как было.
Я открыла настежь дверь
и впустила Добрый Вечер
на несмятую постель.

Гость желанный,
сняв ботинки,
скинув пыльное пальто,
прошептал: "Зажги-ка свечи,
мы не виделись давно.
Пусть звучат фокстрот и танго.
Всё пусть будет, как во сне.
Не сердись, друг, что так долго
добирался я к тебе".

Добрый Вечер,
ты-то знаешь,
как больнее, когда врозь.
По тебе - как по страницам,
и не вглубь, а только вскользь
без обид и притяжений.
Как с иголочки пришлось
платье цвета шоколадка
и фасона в стиле "ночь".

Гость желанный и родной мой
не грусти, а спой мне блюз.
И звучанием наполни
все несказанное вслух.
Улыбнись мне на прощанье.
Знаю, трудным будет путь.
Улетай, но если сможешь,
возвращайся как-нибудь.
девочки, спасибо всем за плюсы, я свои на сегодня увы исчерпала

[Basstet]

Ирина ДУГИНА

На снегу, желтоватом, как ватман,
Пятна солнечной акварели.
Город взмок в одеянии ватном
И капелью исходит в апреле.
Летом крыши обветрены солнцем,
Тротуары прозрачны под ливнем.
День насыщен бессилием сонным,
Пахнет детством и зноем пчелиным.
В феврале — пробужденья истоки,
Передышка для нового старта.
О февраль, замирающий в стойке
Перед яростным натиском марта!
Нежный месяц зеленого неба,
Продувного весеннего ветра
И надежды, питающей немо
Соком жизни древесные недра.
Жизнь — случайный набор впечатлений.
Тасовать их огромное счастье.
Редкий козырь еще вожделенней,
Если прячется в бросовой масти.
Драгоценная эта колода
Для того и дается с рожденья,
Чтоб полетом казалось паденье
В пустоту временного колодца.

[Basstet]

Поговори со мной... Об отзвуках дождя,
Что в раненной душе звенят безмолвно...
Поговори о том, как боли волны
Прибоем след доверья бороздят...
Поговори со мной... О витражах
Усталости... И голоде касаний -
Я покаянным паводком признаний
Забыть заставлю о полночных миражах...
Поговори со мной... О вышине
И пропасти невольного желанья:
Константностью спектральной обожанья
Заставлю - снова - я поверить мне...
Поговори со мной... О пустяках -
О предсказаньях будущего лета...
Да просто расскажи, во что сейчас одета:
Я удержу Тебя в несдержанных руках...
Поговори со мной... О чём-нибудь:
Я так соскучился по каждому движенью
Души и губ... И по изнеможенью
Роскошных ласк - в них - единенья суть...
Поговори... Нет - просто подыши -
В двойное эхо телефонной трубки:
Я с жадностью иссохшей губки
Впитаю благовест Твоей души...
Поговори со мной - мне нужно голос
Глотнуть осиротелостью дыханья:
Окончен век непониманья -
Столетья близости зазолотился колос

[Исида]

Тамаре Юрьевне Хмельницкой

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ

Как чудовищная птица,
Ты летаешь ночью мутной.
Будто пятна наши лица –
Засиделись до зари.
Ты заглядываешь в окна.
Клюв блестит морозной веткой,
Желтый глаз вращают утра,
Желтые – как фонари.

Тайна ветра – в птичьем пенье.
На гребне летит гудящем,
На волне густой и липкой,
Белоснежной – бинт на лбу.
Через пластыри на окнах
В щели тянет – будто иглы
С хирургическою ниткой –
Перечинивать судьбу.

Разноцветные неоны
Разноцвечивают перья –
Или пальцы? или перья? –
Руки, крылья, шумный хвост –
Как невидимая птица,
Ты летишь, роняя пенье
Во дворы и подворотни,
Через Мойку, через мост.

Тайна птицы – в красной клетке.
В ней кричат грачи и совы.
И один лишь красногрудый
Зяблик слушает тебя.
Настороженно и робко,
Настороженно и слепо.
Ты ему роняешь перья
И пугаешь иногда.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Петербургское виденье.
Головная боль, таблетки.
Суть зимы – в сокрытой тайне.
Хворь, ночник над головой.
Тайна ветра – в птичьем пенье.
Тайна птицы – в красной клетке.
Всех печальней и случайней –
Ночь, цилиндр, городовой.
Красный сумрак оперенья…

июнь 1989

Татьяна Чернышева

[Исида]

***

Ах Боже мой! Как все мы вверх стремимся,
Врастая в землю глубже каждый час –
Так глубоко, что только удивимся,
Увидев вдруг, что больше нету нас.

1990

***

от твоей милости
до моей малости
от твоей силы
до моей жалости
от твоей гордости,
гнева и ропота
от твоего голоса
до моего шепота

Татьяна Чернышева

[Basstet]

ОКТЯБРЬСКИЕ КРАСКИ

Шаркать ногами по листьям,
как по паркету пращуров,
беспричинно-почтительно, неуклюже;
пробовать воздух упругий на ощупь;
озираться подолгу на закосневшие, вычурные осины —
колонны, профукавшие фуст
в запекшейся корке железистой патины, —
чья крошащаяся на манер капители крона,
чей скрип от ватных ударов ветра
внушат незаметно, и бережно, и плавно,
как осенью чистой дышать
и ценить вожделенное гордое одиночество
в траурном пурпуре отмирающего круговорота
природных даров и чувства,
чувства и вложенной в каждую гроздь надежды.
Уже свежо. Сумерки лягут кофейным крылом, воцарятся,
не утруждая солнце закатом.
И теперь на остывающем небе мерещатся тени —
чужие, различимые слабо на пряже просветов;
облако с облаком, силуэт с силуэтом, шум и птиц, и деревьев,
резкий, буйный разлет
отходящей поры. Бесконечность, замкнутая во времени нагом,
беззащитна, открыта перед условной, но верной
определенностью, взявшейся мучить ее, уязвлять
пыткой неспешной примерки.

[Lizeta]

СОБОР

...Творение безымянное и коллективное...
Лишь готическое искусство в своeм аскетизме
по-настоящему пессимистично.
Томас Манн


...И с неба падает вода
В готические города,
На трехэтажные фасады
С крестами балок меж камней,
И семь веков скрипят с надсады
Под грузом крыш, страстей и дней;
Смывают шорохи дождей
Забытый цокот лошадей,
И улица узка...
Но, небо разодрав, над ней
Ввинтились шпили в облака —
Взлетать, взлетать, и не взлететь...
И каждый ярус — поколенье.
И не дожить до завершенья,
Недотесать, недопотеть...

Одним сутулым аркбутанам
Глядеть на плиты площадей
Легко...
За сумраком дверей
У стен с крутящимся туманом,
Среди стволов колонных рощ
Струятся трубы над органом —
Блеск вертикален, словно дождь.

И взлeтом желтых капель дышат
В тумане свечи, и хорал
Все глуше, всe плавней, все тише,
Как будто музыкант устал.

Сам Бог устал за те века
Чертeж держать над облаками
И терпеливо ждать, пока
Вручную окрыляют камень.
И с неба падает вода
В безвозрастные города,

А Бог устал...


ВАСИЛИЙ БЕТАКИ

[Исида]

* * *

В ежевечерне желтых пещерах кафе, в прямостоячих
омутах цельных витрин,
в черных очках слепых, в глазах зрячих
ты, господин,
выглядишь тем, кем жаждешь –
прохожим
без лица и прошлого, гением во плоти,
убийцей по складу характера, безнадежно
влюбленным в себе подобную…
Проходи!
Я не правдивое зеркало, уж тем паче
не кривое и не волшебное – мне самой
до ужаса нужно увидеть хотя бы очерк
собственных плеч, угасающий золотой
отблеск вечерней кожи в зеркальной мути,
тень на веках, заемную рыжину
стрижки – словом, себя саму,
Не обессудь.

Полина Копылова

[Исида]

* * *

Пейзаж кудряв, глубок, волнист,
Искривлен вбок непоправимо,
Прозрачен, винно-розов, чист,
Как внутренности херувима.
И стыдно, что светло везде
И стыдно, что как будто счастье
К деревьям, к воздуху, к воде,
Чуть-чуть порочное пристрастье.
Тот херувим и пьян и сыт.
Вот тишина! Такой не будет,
Когда я потеряю стыд
И мелкий лес меня осудит.
Быть может, Бог, скворец, овца,
Аэроплан, корабль, карета,
Видали этот мир с лица, -
Но я внутри его согрета.
А к липам серый свет прилип,
И липы привыкают к маю,
Смотрю на легкость этих лип
И ничего не понимаю.
Быть может, теплый ветер – месть;
Быть может, ясный свет – изгнанье;
Быть может, наша жизнь и есть
Посмертное существованье.

Аделина Адалис

[Lizeta]

ЮЖНЫЙ РАССВЕТ


Смешались краски персика, манго, лимона...
Эти виллы — картинки из книжки —
Дремлют за шторами, предутренне сонные,
И как нарисованные карандашом
Или как кружево, связанное крючком, —
Ажурные их балконы. И —

Качая под ветром стрельчатыми стволами
Разграфлёнными,

как ананасы в колючих ромбах,

Пальмы — полумесяцем по берегу бухты
Взбрасывают фейерверк листьев огромных,
Разлетающийся веерами. И —

Рассвет, прозрачнее кварца, шаг за ярчайшим шагом
Нашу улицу золотит от конца до конца,
И вот над Заливом Ангелов, над голубеющей влагой,
Разрезанный арбуз солнца

Вы-ка-ты-ва-ет-ся...



Сильвия Плат

перевод с английского Василия Бетаки

[Lizeta]

ЛУНА И ТИС

Это свет рассудка. Космический. Голубой.
Черные деревья рассудка залиты холодной судьбой.
Травы, слагая свои горести к моим ногам,
Колют лодыжки, поклоняются мне, как своим богам.
Дымные, пьянящие испарения тишины
От моего ненадежного дома отделены
Только полосками надгробных камней, одна другой ниже,
Где выход отсюда, что будет за ним — я просто не вижу...

Луна — не дверь. Это лицо.
Горестное, тревожное, белое...
Луна утаскивает море, спокойно свое черное дело делая,
И рот ее как безнадежное “О”.

Я живу тут.
Колокола, потрясая небо по воскресеньям —
Восемь огромных языков (а я одна!), —
Дважды в день объявляют о Воскресении,
И деловито вызванивают свои имена.

Готический тис остро глядит в вышину.
Взгляд, по нему скользя, обнаруживает луну.
Мачеха моя луна,
Она не Мария, она не бывает нежна,
Летучих мышей и сов выпускают ее голубые одежды,
Как бы хотелось мне отвернуться от них — к нежности
Лица на фреске, смягченного колебаньем свечей,
Лица, склоняющего ко мне взор кротких очей.

Я, наверное, свалилась оттуда. Где звезды. Издалека.
Голубым и таинственным светом цветут облака.
Тут церкви святые холодно-невесомы при свете луны,
Их руки и лица от святости закостенели,

скамейки внизу холодны.

Луна сюда не глядит,
Пустынная в пустоте.
И тис твердит
Только о молчании и черноте.


Сильвия Плат

перевод с английского Василия Бетаки

[Basstet]

Кофе Г-а

Зерном среди зерен толкаясь,
В воронку мельницы плыть,
Чтобы твердую свою твердость
И черный свой блеск избыть.

Узнает ли меня мой ангел
В измолотой во прах муке?
И мечется песок, стеная —
Мельчась, дробясь в слепой тоске.

И всех вас сварят, подадут…
Ужель, душа, к тому тружусь,
Чтоб в этом горестном напитке
Чуть-чуть, но изменился вкус?

[Basstet]

Жизнь мельчает, но катит степеннее, ток ее внятен
малым омутом, стрежнем ли, темной ли, светлой волной
под накидкой из лиственной тени и солнечных пятен,
под небесной ли простынью, облачным ли руном.

Эти воды поют однозвучно, едва свилеваты,
как не падали навзничь с уступов, не бились в камнях,
не крушили препон рукотворных, ярясь и стеня.
И равны обретеньям несомые ими утраты.