Любимые стихи

[Top_air]

несовместимость
Вре Мя
ты – единичное поколение битников, только младше на тридцать лет
не сидишь на месте, пишешь слова, покупаешь билет
в другой город
двенадцать часов пути

не забудь, пожалуйста, обратно себя привезти
потому что как ни крути
мне тебя по-другому потом не найти

ты почти похож на скопление звезд в галактике
на вселенную, что питает собой пространство
видишь? – это вне законов твоей математики
это вне законов моих искалеченных текстов
это почти как пьянство
ты – это почти как пьянство
в котором думается о протестах

я – теоретик, а ты практик, мы не пересекаемся в изучениях
моя наука проповедует буквы, твоя – эмоции и приключения
я молчу чаще, чем ты можешь себе представить
почему ты меня калечишь и не можешь просто оставить?

«факты – кубики?» – помнишь это?
этим, совершенно непрожитым летом,
я врываюсь к тебе во сны

мне все кажется, что я где-то
обязательно найду приветы
что ты передавал

мне нужны
придуманные деревья и наплевать какой пейзаж

хочется смотреть на облака
и плыть вместе с ними мимо

манёвр моего боя – обычный форсаж
стреляй
прямо в сердце своей любимой

только, пожалуйста, не промажь

[Top_air]

не вопрос
Вре Мя
в определенный момент, когда тебе, скажем, чуть-чуть за двадцать
и можно уже подходить к друзьям и при этом не улыбаться
понимаешь, что есть люди, с которыми только что и "встретиться, посмеяться"
и их, к твоему огромному ужасу, большая часть знакомых,
курящих, пьющих, но интересных, хотя где-то похожих на клоунов
но при этом их всегда любишь так же, как, скажем, морские волны.

когда наступает миг осознания и пушечного вопроса "откуда вы все взялись"
вот в него обязательно укладывается почти вся твоя жизнь,
хотя даже больше, потому что по факту - только и остается, что хранить
разные мелочи, улыбки, "давай, пойдем", все "приветы" и кабаки,
потому что в концепции "я? отлично!" можно не принимать ничего в штыки
и вспоминать, как кто-то, кто сейчас на тебя кричит, говорил "ты себя береги".

или, когда вот, мама с работы пишет на почту: "он хороший мальчик",
и, самое страшное, что он ей и правда нравится, причем не меньше, чем барабанщик
из какой-то старой, но ею любимой группы, диск с которой лежит в ящике,
а ты берешься за голову и не расскажешь же, какой он на самом деле,
и как ты ревнуешь его, но молчишь, когда несколько раз в неделю
ему пишут девочки; или как он, хороший, подмазывается к тебе с похмелья.

внутри бороздит просторы тот переломный момент, когда уже за, но еще до
и хочется слушать помехи как радио на улице, но выходит только в метро,
а при ходьбе, споткнувшись, уже можно говорить "блять", и, отряхивая пальто -
ты внезапно остановишься и поймешь: для счастья ведь главное не затрагивать личных тем,
не писать смс, напившись, не звонить ночью, не доказывать никому своих теорем,
а просто быть. желательно для кого-то. и еще желательней - всем.

[L'vovna]

Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам,
вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме, к треугольным домам,
вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,
освещенный луной, и ее замечая одну.
Гулкий топот копыт по застывшим холмам — это не с чем сравнить,
это ты там, внизу, вдоль оврагов ты вьешь свою нить,
там куда-то во тьму от дороги твоей отбегает ручей,
где на склоне шуршит твоя быстрая тень по спине кирпичей.

Ну и скачет же он по замерзшей траве, растворяясь впотьмах,
возникая вдали, освещенный луной, на бескрайних холмах,
мимо черных кустов, вдоль оврагов пустых, воздух бьет по лицу,
говоря сам с собой, растворяется в черном лесу.
Вдоль оврагов пустых, мимо черных кустов, — не отыщется след,
даже если ты смел и вокруг твоих ног завивается свет,
все равно ты его никогда ни за что не сумеешь догнать.
Кто там скачет в холмах... я хочу это знать, я хочу это знать.

Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
одиноким лицом обернувшись к лесному царю, —
обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
из распахнутых окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.

Между низких ветвей лошадиный сверкнет изумруд.
Кто стоит на коленях в темноте у бобровых запруд,
кто глядит на себя, отраженного в черной воде,
тот вернулся к себе, кто скакал по холмам в темноте.
Нет, не думай, что жизнь — это замкнутый круг небылиц,
ибо сотни холмов — поразительных круп кобылиц,
из которых в ночи, но при свете луны, мимо сонных округ,
засыпая во сне, мы стремительно скачем на юг.

Обращаюсь к природе: это всадники мчатся во тьму,
создавая свой мир по подобию вдруг твоему,
от бобровых запруд, от холодных костров пустырей
до громоздких плотин, до безгласной толпы фонарей.
Все равно — возвращенье... Все равно даже в ритме баллад
есть какой-то разбег, есть какой-то печальный возврат,
даже если Творец на иконах своих не живет и не спит,
появляется вдруг сквозь еловый собор что-то в виде копыт.

Ты, мой лес и вода! кто объедет, а кто, как сквозняк,
проникает в тебя, кто глаголет, а кто обиняк,
кто стоит в стороне, чьи ладони лежат на плече,
кто лежит в темноте на спине в леденящем ручье.
Не неволь уходить, разбираться во всем не неволь,
потому что не жизнь, а другая какая-то боль
приникает к тебе, и уже не слыхать, как приходит весна,
лишь вершины во тьме непрерывно шумят, словно маятник сна.

1962

[Top_air]

точки над
Вре Мя
К.

ни к кому ничего больше, нет, не будет
настоящая пошлость твердить "у меня к тебе"
сколько лет нам, господи, на каком еще языке
говорить с тобой, на каком песке
рисовать слова пальцами, когда ветер дует
и сдувает написанное к воде;
не понятно, зачем наступать на одно и тоже,
ходить дорогами, где ничего не меняется,
смотреть на площадки, где дети играются,
где качели из стороны в сторону маются,
и каждый раз мурашки по белой коже,
когда что-то опять не то забывается

перечеркивать тусклые, яркие, черно-белые,
в детстве все принцессы да короли,
а выросли и, оказывается, что не всё успели,
не всех предупредили, вообще не то сберегли,
и вот сидишь, раскрашиваешь своё серое,
и ветер сдувает, ну правда, ну абсолютно всё,
в голове мысль упорно вертится "я твоё, твоё, я твоё"
и плевать, что ненужные люди вьют для меня враньё,
потому что если я не твоё, то ничьё, я абсолютно ничьё.

[Top_air]

drip, drip, drip
Вре Мя
в двадцать встречаются палачи: те, кого потом будешь любить весь свой остаток. это они, крошка, говорят тебе «отключи» на каждый звонок мобильного; это их отпечаток бьется в твоей груди; это они не берут взяток как не проси; это они не говорят «прости», когда уходят, не оставляя ключи; это они, малышка, это они, они.

в эти двадцать ты будешь мучиться и страдать, а к двадцати двум научишься умирать. к двадцати трем окрепнешь, правда, до первой встречи. тебя немного заденут и покалечат внезапный звонок, затянувшийся где-то на час, или его машина, несущаяся вдоль трасс, и тут-то тот самый приказ, который ты в двадцать дала себе, пойдет ко дну: в этой весне ты, малышка, совсем как в аду. его постель такая же, как ты помнишь, его руки все те же и ты думаешь, что восполнишь эти три года любви к подонку, которые не оставили в тебе ребенка, детского смеха и блеска глаз: тебе кажется, что ты просто спишь с ним в который раз, но больной нерв в тебе обнажен. твой внутренний револьвер заряжен и поражен – выстрелить прямо в сердце не составляет труда, но ты любишь его сильнее, чем когда-то тогда, ты любишь себя в этой боли и любишь свои грехи. давай, моя крошка, давай, выучи его стихи, посвященные не тебе. только не плачь потом в отчаянной темноте не найдя ничего, что напоминало б ему о тюрьме, в которую ты попала из-за него. осознай, что ты не одна, малышка, ты такая же, как большинство.

в двадцать пять вы снова пересечетесь где-то в лондоне или москве: он такой же красивый, ты такая же «не в себе». и по новой, по кругу, опять чужая постель.

– давай купим билеты к югу?
– давай через пару недель.

он, конечно, исчезнет. ты, конечно, простишь: обреченной на вечную казнь не пристало ныть. это река, малышка, которую не переплыть. эта та тишь, которую нельзя забыть.


в двадцать встречаются палачи: с их именами бьётся тату на сердце. и, как бы тут не пытаться выпрыгнуть в снег, а потом согреться, ничего не изменится – у каждого над головой стоит кто-то с тяжелой рукой. стоит кто-то, к кому идти больно, но очень надо, и ты как щенок ползешь, молишь его «приюти!», как щенок хочешь быть с ним таким рядом. и, каждый раз, сбиваясь с пути, оказываешься там, где тебя уже не спасти, где постель и плаха одна картина, где тебя тошнило и колотило от того, что он будет с тобой никогда, от того, что он будет с тобой всегда, твоя жизнь только им полна, крошка, любимая, хватит лгать: он так и будет тебя отвергать, вырабатывать в тебе прыть и стать, чтобы ты могла и дальше себя убивать, пока он просто сидит, улыбается и молчит.

в двадцать, милая, встречаются палачи.

[Nats]

А правда, мы всё же немножко похожи?
И ты не влюблён,
Да и я вроде тоже.

С другими людьми эту жизнь коротая,
И ты не страдаешь,
И я не страдаю.
И это уж точно не Ваша забота,
Кто будет встречать меня после работы.

И мне наплевать -нет ни злости, ни гнева-
На бабочек этих твоих однодневок.

…Но знаешь, всегда
с небольшим интервалом
Они уходили,
а я - оставалась.
Я просто - была.
Просто есть.
Без подвоха.
Когда тебе грустно, когда тебе плохо
И больно.
Когда, ненавидящий жалость,
Ты просишь, чтоб я твою руку держала.
…Холодный февраль
И метель за окошком,
Я грею ладонь твою в тёплых ладошках…
Стихают за окнами снежные стаи,
И ночь отступает,
И боль отступает.
Застывшее утро выходит из комы…

…А мне твои руки до боли знакомы,
До кончиков пальцев,
До синих прожилок…

А может, и к лучшему, что не сложилось.
Что сердце спокойно и разум на стрёме,
Что мне не присвоен порядковый номер.

Не мать.
Не жена.
Не сестра.
Не подруга.

…Я просто тихонько держу твою руку.

Евгения Гетманчук

[ЛАТОНА]

Илья Эренбург

Париж

Тяжелый сумрак дрогнул и, растаяв,
Чуть оголил фигуры труб и крыш.
Под четкий стук разбуженных трамваев
Встречает утро заспанный Париж.
И утомленных подымает властно
Грядущий день, всесилен и несыт.
Какой-то свет тупой и безучастный
Над пробужденным городом разлит.
И в этом полусвете-полумраке
Кидает день свой неизменный зов.
Как странно всем, что пьяные гуляки
Еще бредут из сонных кабаков.
Под крик гудков бессмысленно и глухо
Проходит новый день - еще один!
И завтра будет нищая старуха
Его искать средь мусорных корзин.

А днем в Париже знойно иль туманно,
Фабричный дым, торговок голоса,-
Когда глядишь, то далеко и странно,
Что где-то солнце есть и небеса.
В садах, толкаясь в отупевшей груде,
Кричат младенцы сотней голосов,
И женщины высовывают груди,
Отвисшие от боли и родов.
Стучат машины в такт неторопливо,
В конторах пишут тысячи людей,
И час за часом вяло и лениво
Показывают башни площадей.

По вечерам, сбираясь в рестораны,
Мужчины ждут, чтоб опустилась тьма,
И при луне, насыщены и пьяны,
Идут толпой в публичные дома.
А в маленьких кафе и на собраньях
Рабочие бунтуют и поют,
Чтоб завтра утром в ненавистных зданьях
Найти тяжелый и позорный труд.

Блуждает ночь по улицам тоскливым,
Я с ней иду, измученный, туда,
Где траурно-янтарным переливом
К себе зовет пустынная вода.
И до утра над Сеною недужной
Я думаю о счастье и о том,
Как жизнь прошла бесслезно и ненужно
В Париже непонятном и чужом.

[blestink@]

Анна Ахматова

Вечерние часы перед столом,
Непоправимо белая страница.
Мимоза пахнет Ниццей и теплом,
В луче луны летит большая птица.

И туго на ночь косы заплетя,
Как будто завтра нужны будут косы,
Смотрю я, уже больше не грустя,
На море, на песчаные откосы.

Какую власть имеет человек,
Который даже нежности не просит!...
Я не могу поднять усталых век,
Когда моё он имя произносит.

[Шарки]

А ты в пути, а ты в бегах,
Ты переносишь на ногах
Любую боль и лихорадку,
И даже бездна в двух шагах
Есть повод вновь открыть тетрадку.

И близкой бездны чернота,
И неподъемные лета
Вдруг обнаруживают краски,
Оттенки, краски и цвета
И срочной требуют огласки.

И, Боже правый, тишь да гладь
Способны малого не дать
Душе гроша на пропитанье,
И дивной пищей может стать
В потемках нищее скитанье.

Лариса Миллер

[Resod]

Под шум и звон однообразный,
Под городскую суету
Я ухожу, душою праздный,
В метель, во мрак и в пустоту.

Я обрываю нить сознанья
И забываю, что и как...
Кругом — снега, трамваи, зданья,
А впереди — огни и мрак.

Что, если я, завороженный,
Сознанья оборвавший нить,
Вернусь домой уничиженный,—
Ты можешь ли меня простить?

Ты, знающая дальней цели
Путеводительный маяк,
Простишь ли мне мои метели,
Мой бред, поэзию и мрак?

Иль можешь лучше: не прощая,
Будить мои колокола,
Чтобы распутица ночная
От родины не увела?

Александр Блок

[maury88]

Вероника Тушнова

А знаешь, все еще будет!
Южный ветер еще подует,
и весну еще наколдует,
и память перелистает,
и встретиться нас заставит,
и еще меня на рассвете
губы твои разбудят.
Понимаешь, все еще будет!
В сто концов убегают рельсы,
самолеты уходят в рейсы,
корабли снимаются с якоря...
Если б помнили это люди,
чаще думали бы о чуде,
реже бы люди плакали.
Счастье - что онo? Та же птица:
упустишь - и не поймаешь.
А в клетке ему томиться
тоже ведь не годиться,
трудно с ним, понимаешь?
Я его не запру безжалостно,
крыльев не искалечу.
Улетаешь?
Лети, пожалуйста...
Знаешь, как отпразднуем
Встречу!

[Klara-Lara]

Парижа я люблю осенний, строгий плен,
И пятна ржавые сбежавшей позолоты,
И небо серое, и веток переплеты —
Чернильно-синие, как нити темных вен.

Поток всё тех же лиц, — одних без перемен,
Дыханье тяжкое прерывистой работы,
И жизни будничной крикливые заботы,
И зелень черную и дымный камень стен.

Мосты, где рельсами ряды домов разъяты,
И дым от поезда клоками белой ваты,
И из-за крыш и труб — сквозь дождь издалека
Большое Колесо и Башня-великанша,
И ветер рвет огни и гонит облака
С пустынных отмелей дождливого Ла-Манша.
(любимый поэт о любимом городе)

[Besss]

Delete



Ухожу от тебя налегке по колючей брусчатке,
прихватив лишь с собой
опыт нашей холодной войны.
С губ твоих вытираю небрежно свои отпечатки
поцелуев пропитанных вкусом щемящей вины…

Собираю все наши слова и особые даты,
отправляю их к чёрту,
нажав быстро кнопку «Delete».
Мы с тобой видно просто ошиблись в расчетах
боевых действий нашей уставшей любви…

Ухожу от тебя, обнуляя остывшие чувства,
оставляю, сняв с пальца,
на память кольцо
и до боли родной, пропитавшийся грустью,
так любимый тобой восхитительный запах «Kenzo»…

[Top_air]

безумно понравилось творчество этой особы

музыка
Вре Мя
Donny Hathaway поёт в колонках какую-то свою отчаянную историю: я сижу, я молчу, я чувствую как в моих бронхах образуется категория самых несказанных слов. За ними туда не отправить послов, и не очень понятно, как произнести их вслух. Ты немного бываешь глух, ты немного бываешь нем, но это лучше, чем умирать живьём: Curtis Mayfield и Stevie Wonder – мы вам ещё подпоём.

На теле оставляют ожоги их лучшие треки: не выключай, пожалуйста, ничего. Во мне точно находится дека, и пускай я не пишу своего, я найду место под то, что давно мертво и спрячу. Слепой становится зрячим под ту музыку, что я дышу: картинки в темном пространстве, в его голове, со своим убранством, не сменяются постоянством. Что мелькает в тебе и служит? По каким ты прыгаешь лужам? И что я умышленно пропускаю, пока резво брожу по краю?

Забери меня. Отпои меня чаем. Поставь что-нибудь в колонки. Я не скучаю, но замечаю, что моё внутреннее, как у ребёнка, тешится, прыгает и кричит. На каждое твоё молчание я приберегаю три. На каждое твоё молчание у меня есть ключи. На каждое твоё молчание я немножечко умираю. Забери меня. Отпои меня чаем. Я слишком много теряю.

Меланхолия оседает в венах. И прощается всеми, если не выходит наружу. Но вечерами, под вой сирены, она посыпает собою то, что в принципе не обнаружить: она выбегает в комнату и кружит по ней, и кружит. Riley B. King, Francis Albert Sinatra, Count Basie никому не уступают в спеси: в хорошей, отменной спеси.

Да, это был единственный путь.
«Yes, it was my way»*.
И не свернуть.


* Frank Sinatra «My way»

[Удача*]

Я вылечусь временем


Я вылечусь временем - лучшим из лекарей
И каждому Бог по заслугам воздаст...
С одной стороны - мне довериться некому,
С другой стороны - хоть никто не предаст.

Теперь я сама себе стала хозяйкою:
Хожу по гостям, где давно не была.
С одной стороны, что разрушилось - жалко мне,
С другой стороны - я уже не могла.

Закрыты все двери и камни все собраны.
Отныне навеки я стала чужой.
С одной стороны, без любви - очень холодно,
С другой стороны - мне спокойней одной...

Пойду, как сумею, своею дорогою,
Не любят, не помнят, не верят, не ждут...
Я знаю одно: лучше быть одинокою,
Чем ждать, что тебя, как всегда предадут...


Ольга Назаренко

[Парусник]

АРКАДИЙ КУТИЛОВ
(1940 – 1985)

***

Я ростом был в полчеловека...
Стоял во тьме, осилив страх...
Два бородатых печенега
ругались ласково в кустах.
В ночи таинственно дрожало
две бороды и два огня...
...Она лежала, тихо ржала,
она рожала мне коня.

[leokadiy]

Анна Ахматова


Я давно не верю в телефоны,
В радио не верю, в телеграф.
У меня на все свои законы
И, быть может, одичалый нрав.

Всякому зато могу присниться,
И не надо мне лететь на "Ту",
Чтобы где попало очутиться,
Покорить любую высоту.

24 декабря 1959
Ленинград, Красная Конница

[cote d'Ivoire]

Пошли меня, Боже, в морские коньки
И дай мне осанку дракона,
Ребристую шкуру, шипы-плавники,
И море — судьбой вместо трона.

Умножь беззаботное племя моё,
Храни жеребят и кобылок,
Волнуй ненадёжное наше жильё,
Чтоб страшно и весело было!

Пусть море чернеет, гремит и встаёт
Стеной меж собою и сводом!
Я вспомню забытое имя Твоё —
Лишь только даруй мне свободу!

Да будет зелёная плотная соль
Мне вместо дворца и темницы...

Шаги.
Я смогу умереть как король.
Но я не хотел им родиться!

И.Ратушинская

[Счастье!]

Он родился таким - нелюбимым, ненужным,
Раздражая людей своим видом наружным...
Самым страшненьким был из рожденных котят,
И никем был не выбран, никем был не взят...
И пищаньем своим раздражал даже кошку,
И решили хозяева выбросить крошку...

А он выжить сумел, не замерз, не подох,
Научился бороться, спасаться от блох...
Побеждать и сражаться в неравных боях,
Закаляясь, мудрея на этих страстях...
Поедая отбросы у мусорных свалок,
И скрываясь от криков и брошенных палок...

Им пугали родители шумных детей,
Шкурка цвет потеряла от снега, дождей,
Внешний вид заставлял возмущаться народ:
«До чего же ужасно-уродливый кот!»
Даже местные псы и собаки
Избегали с котом этим драки...

Он покорно терпел, ожидая прощенья,
Он причины не знал людской злобы и мщенья,
Он бежал за детьми и выпрашивал ласку,
Терся лбом и мяукал, увидев колбаску...
Благодарно мурлыкал сердобольным старушкам,
Их размоченным в банках консервных горбушкам...

Как-то утром от криков проснулся весь дом,
Это было весной, это было с котом...
Он лежал на боку, и мяукал от боли,
И вокруг была лужа от вытекшей крови...
Он хрипел, задыхался, пытался ползти,
К тем, кто мог бы помочь, к тем, кто мог бы спасти...

И в глазах было столько страдания,
Умирая, он ждал сострадания...
Вдруг увидел он над собой человека...
Как и кот - он был инвалид и калека...
Замурлыкал, почувствовав рядом тепло,
Он привык быть ненужным и чувствовал зло...

А здесь трепетность и соучастие,
А здесь помощь, где боль и несчастье...
Человек, прижал к сердцу дрожащий клубок:
- Потерпи, милый котик! Я рядом, сынок!"
И укрыв его тельце махровым шарфом,
Осторожно понес по дорожке за дом...

Это утро застыло у многих в глазах,
До сих пор вспоминают старушки в слезах,
Как их добрый сосед, сам больной, еле ходит,
На прогулку кота необычного водит...
Кот-красавец, какой-то, мол, редкой породы,
Что однажды его чуть не сбили уроды...

Такой умненький котик! И верный - на диво...
И на солнышке шкурка сияет красиво!
Никуда не уходит от ног инвалида,
Умиленье такое от этого вида!
И привязанность, преданность на загляденье,
Ну не котик, а прелесть! Вознаграждение...

Марина Бойкова

[AnnaR]

МЕЧ И ЩИТ ЛЮБВИ

Взаимная любовь к высокому стремится,
Она – как обоюдоострый меч и щит,
Любовь стать может как подраненная птица,
Она терпеть совсем не хочет боль обид.

Для крепости любви общенью нежность надо
И только добрые сердечные слова,
Придти не сможет в отношения прохлада,
От счастья жизни идёт кругом голова.

В любой любви всегда берёт участье пара,
И кто-то в ней лишь только щит, а кто-то меч,
Придёт момент, ждать можно мощного удара,
И крепкий щит любви не сможет уберечь.

Чтобы любовь двоих была несокрушима,
Ей меч не нужен, надо только два щита,
И счастье жизни не пройдёт бесследно мимо,
И в чувстве будут нега, ласка, красота.

В любви высокой не умолкнут вечно страсти,
Являя долго в светлой жизни чудеса,
Меч рассечёт любовь прекрасную на части,
Не улететь подранку больше в небеса.

Анатолий Болутенко